Балалайка - Страница 9

Пробовал Ванька, как раньше, по лавкам ходить – народ смотреть, себя показывать. Скукотища! Зайдет в лавку, приказчики с мест повскакивают, вьются, ластятся, как псы бездомные, только разве не скулят да хвостами не виляют. Ванька рук из карманов не вынувши стоит, смотрит и знает, что все купить может, все подчистую, вместе с полками и приказчиками. Только неохота. Товар ему не нужен, а на приказчиков смотреть тошно – рожи сытые, ручки белые, головки напомаженные, точно у девок на выданье. Тьфу, пакость.

Вздохнет Ванька и выйдет из лавки вон. Постоит на улице. Народ идет, шапки за квартал скидает, в пояс кланяется, спину не жалеючи.

– Как жизнь ваша драгоценная, Иван Батькович? Как хозяйство?

Надоели. Льнут, словно мухи к дерьму. Как будто нужен им Ванька и хозяйство его.

Домой Ванька вернется, никто ему не рад, никто слова доброго не скажет. Сыны либо в поле работают, либо по девкам гуляют, либо на печи спят. Попросишь чего – исполнют. А так не любят. Да и то посудить – за что его любить? Всю жизнь на них Ванька ездил, как на скотине худой. На них пахал, на них сеял, на них урожай собирал. Скотину, бывало, погладит, приласкает, а их не кулаком, так кнутом. Слова доброго не скажет, куска лишнего не даст.

Со скуки еще дом построил, еще земли купил. Стал он богаче самых богатых, а радости не прибыло. Ну нет радости. Пока покупаешь, торгуешься, рука об руку стучишь – вроде весело, а как купил, тоска-кручина вдвойне горше. Извелся Ванька одиночеством да скукой. Хоть бы недород какой случился или пожар, чтобы за горем да за работой о мыслях дурных позабыть…

Вот до чего Ванька дошел! Можно бы хуже, да некуда уже!

Одна только радость и осталась – трактир. Пристрастился Ванька в трактир ходить. Хорошо в трактире, тепло, людно, шумно. За гулом голосов собственную грусть не расслышишь. Возьмет Ванька бутыль бражки, сядет в уголке, пьет да смотрит, пьет да слушает.

Что говорят, понять невозможно. И не надо. Народ шумит, что ветер в лесу, дым самосада как туман колышется. Никому до тебя дела нет, никто тебя не любит, но никто и зла не желает.

А то, бывало, сдвинет Ванька столы и станет всех подряд бражкой потчевать. Все-то с ним чокаются, обниматься лезут, целоваться. Все своим парнем называют, по плечу хлопают, руки жмут, про свою жизнь непутевую рассказывают, самым сокровенным делятся. И от этого почему-то Ваньке радостно и тепло на душе. Что-то это ему напоминает, а вот что, никак он вспомнить не может.

До позднего вечера сидит Ванька в трактире. А потом бредет домой по темной деревне. По дворам собаки брешут, под ноги луна светит.

Придет Ванька домой, на лавку ляжет и долго-долго ворочается под тулупом, слушает, как сыны храпят. И совсем ему не хочется, чтобы скорее утро наступило. Потому что ждет его длинный-предлинный день, наполненный тоской да работой опостылевшей, в которой ни страсти, ни радости. И зачем он тогда, день этот?

И вот однажды в трактире подсел Ванька к трем странникам. Сидят странники, вчерашние щи из чугуна ложками хлебают, от одной краюхи хлеб пальцами отщипывают. И все-то они на вид разные. Один – голь перекатная, на заплате заплата, а на той заплате – дыра. Другой – в теле, но не толст, в сукно добротное одет, на ногах справные сапоги. Третий – что первые двое вместе взятые, в кафтане шитом, на пальцах перстни золотые с печатками.

Едят странники, на Ваньку косятся да меж собой переглядываются.

– Ты чего, мужик, невеселый такой? – спрашивает один.

– А с чего мне веселиться, если кругом жизнь тошней тошного, – отвечает Ванька да и рассказывает вдруг странникам всю свою жизнь с самого сызмальства до вчерашнего дня.

Послушали странники, покачали головами и говорят:

– Кислое твое дело, мужик. И коровы у тебя есть, и дом, и хозяйство, и сыны, а радости нет?

– Нет, – вздыхает Ванька.

– И не будет, – говорит первый странник. – Был ты беден да несчастен, стал богат и опять несчастен. И в том сокрыта истина. Ибо счастье есть умеренность, а умеренность – счастье.

– Вот, к примеру, я не худ, но и не толст, не весел, но и не мрачен, не женат, но, скажу по секрету, и не холост. Всего у меня в достатке и всего чуть-чуть не хватает! Понял?

Нет, не понял Ванька.

– Ну вот смотри, стоит на столе чарка. Беру я и лью туда бражку. Вот лью и лью. И чем больше ее там, тем мне радостней. Потому что для меня она предназначена, мне ее пить. Но только меру знать надобно. Перелил через край, потекла бражка на стол да на колени. Вроде и много ее, а радости – чуть. Только обидно и ногам "мокро. А почему? Потому что хоть и моя бражка, а мимо рта прошла. Теперь понял?

Бедность унижает, изобилие подавляет. А в середке уютно. Ни холодно, ни жарко. Ни горько, ни сладко.

Все в меру. И горе и радость.

– А как же угадать эту серединку?

– Проще простого. Вот, к примеру, захотелось тебе что-то. Так захотелось, что удержу нет. Не отказывай себе, поди и возьми. Только не все возьми – половинку. А другую оставь. Тогда у тебя и "что-то" будет, и что желать останется.

Слишком большой кусок откусишь – непременно подавишься да помрешь или изжогу заработаешь. Совсем не откусишь – голодным останешься. А помаленьку-полегоньку любой пирог можно одолеть.

"Может, верно, – подумал Ванька, – прорву добра нажил, а радости не нашел. Раньше меньше имел, а жил веселее…"

Тут говорит второй странник:

– Половинкой жив не будешь. Зачем половинкой довольствоваться, если можно взять все целиком? Запас карман не тянет. Только дурак от богатства откажется, которое в руки прет. А он, – и пальцем на Ваньку показывает, – на дурака вовсе не похож.